«Мои проекты на разных стадиях. Это ощущение жизненного потока, который не останавливается»: интервью с Ириной Кориной

ИНТЕРВЬЮ

Автор: Анастасия Лобачёва

Фото: Павел Борисов

18 July, 2024

Художницу Ирину Корину многие узнают по масштабным site-specific проектам. Она участвовала в Венецианской биеннале, создавала тотальные инсталляции для фестиваля «Архстояние» и дважды получала премию «Инновация». Свой бэкгрануд в виде театрального образования она применяет в работе с искусством и вовлекает зрителя в собственную реальность.

Специально для этого интервью мы провели съемку в одном из мест силы художницы, — Старой Фондовой Оранжерее — и затем поговорили об ощущении жизненного потока как вдохновении, о важности вещей и о разнице поколений художников.

НАЧНУ РАЗГОВОР С ВОПРОСА О ВАШИХ МЕСТАХ СИЛЫ — ВЫ ЧАСТО РАССКАЗЫВАЕТЕ ПРО ДАЧУ И ДАЖЕ СЕЙЧАС СОЗВАНИВАЕТЕСЬ СО МНОЙ ОТТУДА. КАЖЕТСЯ, ЭТО ВАЖНОЕ ДЛЯ ВАС МЕСТО?

Это место для меня символически ценное, так как связано с моей семьей примерно с конца 1930-х годов. Я чувствую здесь метафизическую поддержку от предыдущих поколений, ведь дача с детства мерцающе присутствовала в моей жизни. Я быстро утратила связь со многими родственниками, потому что была поздним ребенком, а дедушки, бабушки и папа рано ушли.

Дача связана у меня с чувством родины, как бы пафосно это ни звучало. При этом оно капсульное: мне кажется, тут я чувствую себя в доме, который отделен от остального мира, — как будто это космическая станция, а я с ней взаимосвязана.

ЕСТЬ ЛИ У ВАС ЕЩЕ СТОЛЬ ВАЖНЫЕ МЕСТА?

Люблю свою квартиру в Москве. Она находится на улице 26 Бакинских Комиссаров — это район конца 1960-х годов, где дома спроектированы так, что видишь только деревья на несколько сотен метров вокруг, и есть ощущение, будто находишься в лесу. Можно открыть все окна в квартире, и окажешься в таком зеленом массиве. И это тоже отделенное от всех пространство, существующее непонятно где.

Есть много других прекрасных мест, которые мне дороги. Но в Москве, к сожалению, все сильно меняется, и теперь все, что находится снаружи моих личных пространств, кажется чужим — будто я переехала в другую страну.

Существуют места, любимые мной в силу стечения обстоятельств. Например, я часто вспоминаю Швецию — туда хочется поехать, и кажется, что там все прекрасно. Я ездила в Швецию от Института Бакштейна на пару месяцев по обмену. И на меня это произвело неизгладимое впечатление — видимо, из-за Карлсона и Пеппи Длинныйчулок. На самом деле, из-за первого потрясения, связанного с абсолютно другим сознанием и установками людей.

Я поехала в Швецию, когда мне было 20 с чем-то лет, и мы много общались со студентами во время практик. Меня потрясло, что люди внутренне устроены абсолютно иначе. До сих пор вспоминаю эту поездку и место как нечто интересное и недосягаемое — теперь совсем, видимо, в каком-то смысле.

ВЫ ЗАТРОНУЛИ ТЕМУ УЧЕБЫ. А ПОМНИТЕ ЛИ МОМЕНТ, КОГДА ОСОЗНАЛИ, ЧТО ХОТИТЕ СВЯЗАТЬ СВОЮ ЖИЗНЬ С ИСКУССТВОМ И СТАНЕТЕ ХУДОЖНИЦЕЙ? НАСКОЛЬКО ЗНАЮ, ВАША СЕМЬЯ БЫЛА В ОСНОВНОМ ВСЕ ЖЕ СВЯЗАНА С НАУКОЙ.

Это не совсем так. У меня есть брат, он старше на 11 лет, вот он родился в семье научных деятелей. А я уже нет, потому что родилась, когда папа решил стать художником. У нас дома все было заставлено этюдниками, масляными красками, холстами и прочим. Папа все время рисовал. И еще он решил изучить своих предков, художников Кориных, познакомился с их семьей, поддерживал общение. Такое было у него погружение в мир живописи.

И я тоже все время рисовала. И с детства намеревалась стать художником и еще, наверное, ученым. Когда выросла, у меня был сложный период, когда я не могла себя назвать художником. Мне казалось, что это звучит слишком самонадеянно. Долго не получалось заработать практически ничего своим искусством, это было одно бесконечное вложение. И у меня язык не поворачивался сообщать всем, что я художник.

А В КАКОЙ МОМЕНТ ПОНЯЛИ, ЧТО ВСЕ, ТЕПЕРЬ МОЖЕТЕ НАЗЫВАТЬ СЕБЯ ХУДОЖНИКОМ?

Это произошло независимо от меня. Просто начала слышать от людей и читать в статьях, что меня теперь называют художницей. И уже вроде как и все!

ВЫ МНОГО РАБОТАЕТЕ. КАК ВСЕ УСПЕВАЕТЕ И ЧТО ВАМ ПОМОГАЕТ НАПОЛНЯТЬСЯ?

Я решила, что у меня СДВГ (прим. ред. — синдром дефицита внимания и гиперактивности). Прочитав статьи на эту тему, поняла, что это моя методика, ведь я всю жизнь работаю параллельно над несколькими вещами. Меня это захватывает. Люблю даже, чтобы в доме все двери и окна были открыты и возникало чувство, что все движется, везде запущен какой-то процесс.

Мне нравится, что все мои проекты находятся на разных стадиях: в одном месте что-то начинается и тут же в другом — заканчивается. Это ощущение жизненного потока, который никогда не останавливается. Но в наш век психотерапии уже и не знаю, как тут отделить: для меня это терапевтическое действие, чтобы чувствовать удовлетворение и спокойствие, или это просто свойственно мне.

Возможно, одно питает другое. Обычно проекты, которые я делаю, находятся в разных сферах — в театре, что-то большое, что-то маленькое. То, что я получаю в процессе работы над одним проектом, вдохновляет и наталкивает на новые решения в других.

ПОЛУЧАЕТСЯ ЛИ У ВАС ДЕЛЕГИРОВАТЬ? ХУДОЖНИКАМ ЧАСТО СЛОЖНО ПРЕДСТАВИТЬ, ЧТО РЕМЕСЛЕННУЮ ЧАСТЬ ПРОЦЕССА БУДУТ ДЕЛАТЬ НЕ ОНИ, А АССИСТЕНТЫ.

Мне тоже сложно, и так, чтобы прям отдать, у меня не хватает душевных сил. Обычно это зависит от проекта. Должна признаться, не пользуюсь компьютерными программами и все рисую вручную. Но у меня много проектов, связанных с технологиями, которые требуют и компьютерной, и проектной помощи. Такие вещи я могу делать только с суперспециалистами. Например, надувные объекты создаю с дизайнером. Сижу рядом и говорю, что сделать побольше, что поменьше, — как будто такое скульптурирование вдвоем.

Важно понимать, как довести проект до конца, чтобы он был именно ваш и при этом вы чувствовали, что в нем много рукотворных вещей. Я зову помощников, когда у меня нет возможности и ресурсов сделать что-то одной в больших масштабах. Люблю привлекать либо близких друзей, либо тех, кто связан с искусством. Например, для выставки в Питере мне помогали прекрасные студенты. Но все на откуп не могу отдать.

ВАШИ ПРОЕКТЫ ЧАСТО МАСШТАБНЫ. СЛУЧАЛОСЬ ЛИ, ЧТО ИХ ПРИХОДИЛОСЬ УНИЧТОЖАТЬ?

Есть работы, которые сделаны для улицы, они очень большие, их сложно сохранить, хотя в последнее время удается. Конечно, у меня были разобранные проекты, которые рассчитаны на один сезон, их негде хранить. Но это издержки рынка, он не настолько развит, в идеале разобранные работы могли бы найти место в чьем-то саду.

Но есть такие проекты, которые не имеет смысла хранить, они делаются абсолютно сайт-специфично, под конкретное пространство, и с расчетом, что будут жить только здесь и временно.

А ЧАСТО РАБОТЫ ТАКОГО БОЛЬШОГО ФОРМАТА УХОДЯТ В ЧАСТНЫЕ КОЛЛЕКЦИИ?

Это случается. Моя самая большая надувная работа, практически на тысячу квадратных метров, была сделана в Граце, в Австрии, и приобретена музеем в Антверпене. Но это было несколько лет назад. Был опыт после «Никола-Ленивца», где я делала ребусы, которые надо было разглядывать в подзорную трубу, — они переехали в частный сад.

В ОДНОМ ВАШЕМ ИНТЕРВЬЮ ПРОЧИТАЛА ИНТЕРЕСНУЮ МЫСЛЬ, ЧТО И УЧИТЕЛЬ В ШКОЛЕ, И ПРОДАВЕЦ В МАГАЗИНЕ — СВОЕГО РОДА АКТЕРЫ, ПУБЛИЧНЫЕ ЛЮДИ, КОТОРЫЕ ПОМОГАЮТ НАМ В ТОМ ЧИСЛЕ ОСВАИВАТЬСЯ В ПРОСТРАНСТВЕ ГОРОДА. А В ИХ РАБОЧИХ МЕСТАХ ЕСТЬ НЕКИЕ СКРЫТЫЕ ПРОСТРАНСТВА, ЗАКУЛИСЬЕ, ТИПА УЧИТЕЛЬСКОЙ ИЛИ СКЛАДСКОГО ПОМЕЩЕНИЯ. ПОЛУЧАЕТСЯ, ЧТО ВЕСЬ МИР — ТЕАТР И ЛЮДИ В НЕМ — АКТЕРЫ? КАЖЕТСЯ, ЧТО ЭТО ДОВОЛЬНО ТРЕВОЖНАЯ КАРТИНА, НАПОМИНАЮЩАЯ «ШОУ ТРУМАНА».

Безусловно, у всех людей есть социальные роли. Где-то вы мама, где-то ребенок, где-то преподаватель. Все равно это мир, связанный социальными условностями, и вы либо в силу своего характера и духа на них плюете, либо соблюдаете.

Мне кажется, эти негласные правила помогают ориентироваться в городском пространстве, дают понимание, как все работает, и это, скорее, снижает тревогу. Например, вахтер считает себя начальником, но вы понимаете, что это не совсем так, и можете к нему отнестись снисходительнее. И это упрощает жизнь.

КАК СИЛЬНО ИЗМЕНИЛИСЬ ТЕМЫ ВАШИХ РАБОТ ЗА ПОСЛЕДНИЕ ТРИ-ЧЕТЫРЕ ГОДА? НАСКОЛЬКО РЕАЛЬНОСТЬ ОТРАЖАЕТСЯ СЕЙЧАС В ВАШЕМ ИСКУССТВЕ И ВЛИЯЕТ НА ВАС?

Пока сложно сказать. Основные проекты, которые я делала, работают именно с текущими событиями и растерянностью. Это рассуждение о том, может ли дом вас уберечь и могут ли его стены быть такими же надежными и прочными, как раньше. Этому посвящено несколько моих уличных работ — например, «Павильон заблуждений», который я делала в «Никола-Ленивце» с архитектором Ильей Вознесенским. Мне хотелось сделать стены проницаемыми, чтобы от любого дуновения ветра дом вдруг становился призрачным.

Одновременно я задаюсь вопросом, что такое дом. На мой взгляд, это место, сильно связанное с миром вещей. Материальный мир для меня несет информационные и эмоциональные смыслы. Думаю, это логично и естественно для театральных художников и вообще для художников, связанных с материей.

Моя последняя выставка в MYTH подвергает сомнениям то, насколько ценна эта материя, насколько она заменима, что вообще может быть чувством дома, зависит ли чувство безопасности от дорогих тебе вещей.

Все эти вопросы для меня важны, поскольку много моих друзей уехали. Кто-то был вынужден распрощаться со своими гнездами, дачами, квартирами. Это сопровождается серьезными размышлениями о том, стоит ли какие-то вещи сохранять, увозить, выкидывать, дарить, продавать.

В галерее MYTH я сделала несколько объектов-усыпальниц, над которыми были мобили, крутящиеся над кроватками, — они состояли из предметов, которые мне достались от эмигрировавших друзей. Эти вещи не имеют объективной ценности: завитки от непочиненного буфета, коробка с елочными украшениями, коряга, привезенная из похода… Не всегда даже понятно, что это, но мне было важно, что у людей есть вещи, которые что-то для них значат.

ДА, ПОКА ВАС СЛУШАЛА, ВСПОМНИЛА ПРО ПОДРУГУ, КОТОРАЯ ХРАНИТ ЗУБ СОБАКИ, НАЙДЕННЫЙ В МОСКОВСКОМ КРЕМЛЕ.

Вот именно! С другой стороны, я несколько раз жила в арт-резиденциях. Конечно, это не переселение, но короткое перемещение и обустройство жизни на два-три месяца в другом пространстве. На самом деле вы быстро обрастаете вещами — так, по крайней мере, происходит у меня. Люблю предметы, которые могут наполнить дом и связаны с чужими историями, или своими историями, или блошиными рынками, или чем-то найденным, или это вообще растение.

Но я о том, что, возможно, дом может быть не связан так сильно с материальной частью. Это меня, с одной стороны, радует, с другой — пугает. Поток и объем вещей, с которым связана твоя личная история или история твоей семьи, поддерживает, но в то же время и отягощает. В общем, тут много вопросов, которые можно решать по-разному.

РАССКАЖИТЕ ПРО ВАШ ОПЫТ ПРЕПОДАВАНИЯ. ЧТО ЭТО ДАЕТ ВАМ?

Это для меня экспериментальная практика, я не искала себе такую роль. Мне интересно общаться с молодыми авторами, но в процессе преподавательства возникает много вопросов, связанных с устройством обучения.

Я благодарна моим друзьям, поэту Андрею Родионову и Кате Троепольской, с которыми мы вели курс в Родченко. Мы решили, что обучение должно быть экспериментальным, связанным с исследованием слова, так как для меня поэзия — это незнакомый мир. Мне было интересно узнать его поближе, поэтому наши роли — преподавателей и студентов — перемешались. Посмотрим, что будет дальше, у нас уже есть идеи на следующий год, как все модернизировать: хочется, чтобы студенты больше работали руками и с материалом.

ЗАМЕЧАЕТЕ ЛИ ВЫ РАЗЛИЧИЯ МЕЖДУ ХУДОЖНИКАМИ СВОЕГО ПОКОЛЕНИЯ И ТЕМИ, КТО СЕЙЧАС В НАЧАЛЕ ПУТИ?

Есть вещи, которые меня удивляют. Например, быстрое осознание и принятие правил цензуры, которые сейчас в большом количестве возникают. Я застала самое открытое время: все в начале 2000-х как раз переменилось в противоположную сторону. Пока я училась, казалось, что мир становится более свободным и открытым. Возможно, это была иллюзия.

Часто думаю, как молодые художники осознают сложившуюся ситуацию. Безусловно, все они смелые и открытые. Это более чуткое поколение, которое в состоянии понимать и учитывать эмоции и чувства других людей. Возможно, в каком-то смысле более ранимое. Надеюсь, что удастся все это сохранить и культивировать в обществе для того, чтобы оно было иным.

А ЧТО БЫ ВЫ ПОСОВЕТОВАЛИ НАЧИНАЮЩИМ ХУДОЖНИКАМ?

Важно делать то, что тебе интересно. И найти себе подобных, чтобы быть в потоке близких людей, которые занимаются тем же. Более скромным и тем, кто пока не готов действовать не по правилам, в этом по-прежнему помогают учебные заведения. Это защищенное пространство, где можно почувствовать, изучить, познакомиться с тем, как все работает. Но есть и самородки, которые могут вокруг себя сами создавать вихри, — им вообще не нужны советы.

ВЫ ЧАСТО ГОВОРИТЕ, ЧТО ВАШИ РАБОТЫ СОЗДАЮТСЯ НЕ ИЗ ГОЛОВЫ: ВАМ ПОСТУПАЕТ ЗАПРОС, И ДАЛЬШЕ ВЫ РАБОТАЕТЕ С ПРЕДЛОЖЕННЫМ ПРОСТРАНСТВОМ. НО ВСЕ-ТАКИ ЕСТЬ ЛИ ЧТО-ТО ТАКОЕ — ОПРЕДЕЛЕННЫЙ СЦЕНАРИЙ ИЛИ МИР, — ЧТО ХОТЕЛОСЬ БЫ СОЗДАТЬ В СВОИХ РАБОТАХ? ИЛИ МЕСТО, ГДЕ ХОТЕЛОСЬ БЫ ЧТО-ТО ОСУЩЕСТВИТЬ?

Меня влекут возможности создавать проекты в новых географических пространствах. Хотела бы путешествовать и для каждой работы изучать место, продумывать, что там может быть, в какой контекст вписать работу — городской или природный. Это влекущие меня практики. Хочу побывать в новых мирах и придумать там что-нибудь!

ИНТЕРВЬЮ

Автор: Анастасия Лобачёва

Фото: Павел Борисов

18 July, 2024