“I had the opportunity to make decisions by myself” Anastasiya Kamenskaya on her childhood experience and the importance of freedom of choice

На полке в квартире родителей, где я выросла, уже лет 20 квартирует глиняный хемуль, которого поставила туда мама. Вокруг него менялись настроения, обои, мебель, соседи по полке, а он все стоит. Хемуля слепила я, так что он слегка кривоват. Да и вообще о том, что это герой сюжетов Туве Янссон, можно догадаться только в том случае, если об этом сообщит сам автор, потому что приметы внешности или даже цвет об этом намекнут едва ли. Однако даже такой персонаж из глины может оказаться аллегорией чего-то значимого. Для меня все эти годы он — символ родительской поддержки, ведь и хемулю, и мне можно было быть такими, как мы хотели.

Мое московское детство образца 90-х включало игры в листики (по-прежнему удивляюсь, что нельзя расплатиться ими в магазине), донашиваемые за старшей сестрой наряды, музыкальную школу по классу фортепиано и скрипки, бассейн, лепку и лето на даче. 90-е закончились, скрипка была спрятана в шкаф, остальное осталось. Не сказать, чтобы все у меня получалось сразу. Математика — мимо, химия — совсем пролет, литература — ну, список книг на каникулы не так уж велик.

Что до музыки, то пианино дома не было, так что сначала я разучивала гаммы у соседа дяди Жени, советского инженера и видного представителя московской интеллигенции. Широта души позволяла ему беззвучно смотреть футбол, пока я терзала клавиши его «Лиры». Потом в доме появился собственный инструмент, который грузчики поднимали на 10-й этаж так мучительно, что родители лишний раз поинтересовались, готова ли я отнестись к занятиям серьезно — не воспитания, исключительно чужих спин ради.

Понимание, что интересно должно быть прежде всего мне, а не кому-нибудь другому, кажется, было у меня всегда. Понимание, что это скорее исключение, чем правило, пришло довольно скоро, стоило лишь увидеть, как одноклассников ругали за четверки, вторые и третьи места на конкурсах или недостаточно удачный, по мнению взрослых, рисунок. Я же увлеченно ваяла из глины кривоватые, но слепленные не без любви, подсвечники-домики, нервничала перед экзаменом по фортепиано, но знала, что какая бы ни была оценка, отвечать мне за нее перед самой собой, ведь это я «забывала» дома ноты вместо того, чтобы доучить тот этюд Черни.

И для удовольствия, и для опыта — пожалуй, подход к моим занятиям можно было бы объяснить так. Мне не говорили, куда, на кого и зачем поступать, куда ехать, а куда нет — у меня была возможность решать самой, а при желании поинтересоваться советом. Объяснялось все довольно просто: когда родители что-то запрещают тебе (естественно, из лучших побуждений, ведь в советском союзе «лучше быть инженером, чем историком»), то, становясь родителем сам, делать то же ты уже не хочешь. Так что услышать, что журналист — профессия не такая стабильная, как, например, юрист, мне не пришлось ни разу. Отменяло ли это бунт, неприятие и противоборство — конечно, нет. Понимаю ли я спустя годы, сколько тем самым было сэкономлено сил и времени — определенно. Пресловутые установки из детства добираются до меня, как и до всех нас, а все описанное — лишь один цветок из букета, но поддержка в любую эпоху перемен (а детство — пора бурная, и не важно, пришлось оно на 90-е двадцатого века или на 20-е — века двадцать первого) — тот якорь, который не потерять ни сейчас, ни потом.

Есть у этой истории и другой герой. Поседевший, но неизменно веселый Юрий Юрьевич, учитель лепки, у которого всегда наготове был мешок конфет, а заодно специально разработанный метод подсчета «заработанных» леденцов и их вручения. Получилось прийти вовремя, убрал за собой рабочее место, привел в порядок кисточки — Юрий Юрьевич раскрывает заветный белый пакет. Те же леденцы продавались в соседнем с мастерской магазине, ими всегда можно было угоститься во время занятий и просто так, но радость от того, что это заслуженная награда, всегда была больше и шире. Никаких кнутов, никаких пряников здесь не водилось, никто не соревновался с другим. У кого-то получалось, у кого-то не очень, у кого-то хемуль выходил неизменно кривым. Но что с того? Опыт, что ты не обязан быть первым и лучшим, но если захочется тебе самому — попытаться можешь, приходил вместе с удовольствием. В конце концов, что может быть лучше, чем измазать фартук и все вокруг глиной и красками.